Архип Куинджи

Архип Иванович Куинджи (15 (27) января 1842, местечко Карасу (Карасёвка), сейчас - Мариуполь, Украина - 11 (24) июля 1910, Санкт-Петербург) – выдающийся русский художник, мастер пейзажа. Известен также благодаря своей благотворительной и преподавательской деятельности. Учитель Николая Рериха. Создал прецедент, устроив в 1880 году выставку одной картины («Лунная ночь на Днепре») - первую в истории российской живописи. Особенности творчества художника Архипа Куинджи: Пейзажи Куинджи нередко строились на контрасте света и тени, в первую очередь он считался гениальным колористом. Известные картины Архипа Куинджи: «Лунная ночь на Днепре», «Березовая роща», «Ночное». Если бы Архип Куинджи жил в наши времена, его, наверняка, приглашали бы вести мотивационные семинары и читать лекции на тему «Как сделать себя самому». Рано осиротевший сын сапожника, он приехал в Петербург с пустыми карманами и стал к 40 годам миллионером. Провинциал-самоучка, над чьей техникой рисования потешались столичные снобы, довольно быстро завоевал славу главного русского пейзажиста. У Куинджи была железная хватка. Если он видел цель, то не останавливался, пока не добивался своего: по выражению Репина, «буравил землю насквозь». Пожалуй, за всю свою жизнь он проиграл лишь одно сражение – с мироустройством. Безнадежный идеалист Куинджи верил, что мир можно сделать лучше. И не жалел ради этой утопической задачи ни денег, ни времени, ни здоровья. В последние годы, уже тяжко больной, Куинджи заметно охладел к тому, что принято называть человеческой цивилизацией. Он часто бывал мрачен, впадал в раздражение по пустякам. Этот, некогда несгибаемый человек, уходил разочарованным. Куинджи казалось, что изменить мир ему так и не удалось. А оставлять дела неоконченными он не любил, да и не умел. Защитник Архип Куинджи родился в поселке близ Мариуполя в семье сапожника и хлебопашца Ивана Христофоровича. Его родители умерли, когда Архипу было пять – приглядывали за мальчиком тетка и старший брат. Он рос крепким пареньком. Обыкновенно улыбчивый и добродушный, он делался страшен, если кто-нибудь при нем обижал кошку, щенка или, упаси господь, птицу. В такие моменты коренастого, не по годам мускулистого мальца боялись даже подростки. Позднее Куинджи скажет: «С детства привык, что я сильнее и помогать должен». И всю свою жизнь проживет, не отступая от этого правила. Пока же Архип учится – сначала в «вольной школе» (где «преподает» малограмотный грек из местных), затем в городской. Юный Куинджи был равнодушен к наукам, зато рисовал, как одержимый. Первая персональная выставка Куинджи состоялась, когда ему исполнилось 11. Архип работал на строительстве церкви и некоторое время жил на кухне своего нанимателя. Само собой, стены кухни были сплошь расписаны углем. Хозяева не возражали и даже приглашали «на вернисаж» соседей. Публике также были представлены гроссбухи и книжки по приемке кирпича, изрисованные юным дарованием вдоль и поперек. Особым успехом пользовался портрет местного церковного старосты. С тех пор все жители поселка (кроме, разумеется, церковного старосты) раскланивались с парнишкой, как со знаменитостью. В 15 лет Куинджи устроился прислуживать в дом зажиточного хлеботорговца, и тот, заметив его страсть к рисованию, посоветовал ехать в Феодосию к самому Айвазовскому. Слухи об отзывчивости мэтра оказались преувеличенными: учить Куинджи он отказался. Впрочем, Айвазовский доверил ему покрасить свой забор. С таким резюме, не сомневался Куинджи, ему одна дорога – в Петербургскую Академию художеств. Один дома Академия не сразу распахнула Архипу Куинджи объятия. Его несколько раз отвергали, однажды – единственного из 30 экзаменовавшихся. В конце концов, за картину «Татарская сакля» ему присвоили звание «неклассного художника», от которого Куинджи отказался, попросив взамен разрешения быть вольнослушателем. Так в 1868 году 28-летний художник, наконец, был зачислен в Академию. Куинджи бросил учебу, дойдя до натурного класса. Дело было не во влиянии передвижников, которые в те годы были отчетливой оппозицией «академикам» (к слову, из общества передвижников Куинджи также вышел, продержавшись там пять лет). И даже не в том, что упрямого свободолюбивого самоучку стесняли какие-либо рамки, будь то замшелая академическая программа или новаторский остросоциальный курс передвижников. Просто Куинджи рано понял, что творчество – это дорога, в которой ему ни с кем не по пути. Он не был отшельником. Он мог часами ожесточенно спорить с Репиным, Крамским или Васнецовым о задачах искусства, природе гения и прочих туманных материях. Но когда рассеивался табачный и пороховой дым, Куинджи оставался один на один с холстом. В такие моменты его не интересовали ни советы менторов, ни мнение товарищей, ни реакция публики. Это сознательно выбранное творческое одиночество многие проводили по ведомству причуд, а иногда и принимали за слабость. Впервые (Куинджи еще был тогда студентом) он исчез «с радаров» примерно на год: не появлялся в Академии, не выставлял своих работ, не принимал участия в дружеских пирушках и дебатах. Однокашники считали, что Архип, не справившись с бедностью, опустил руки, уехал домой. Пока Федор Буров не встретил Куинджи в одном из петербургских фотоателье, где тот подрабатывал ретушером. Виктор Васнецов тотчас отправился к Куинджи, чтобы уговорить его вернуться, не бросать живопись. Напрасный труд – Куинджи ни на день не прекращал писать. Напротив, вдали от дискуссий и «компетентных мнений» ему работалось наиболее плодотворно. По-настоящему грандиозный успех пришел к нему в 1880-м: картина «Лунная ночь на Днепре» стала настоящей сенсацией. Беспрецедентную выставку одной картины, устроенную в Обществе поощрения художеств, сопровождал невиданный ажиотаж. Публика толкалась в километровых очередях, критики захлебывались от восторга. Отныне даже недоброжелателям стало ясно, что как бы наивно ни было рисование Куинджи, как колористу ему нет равных. Он сделался знаменит в Европе и укрепился в звании главного русского пейзажиста. А в 1882-м он «исчез» снова – на этот раз, на добрые двадцать лет. На пике славы и формы Архип Куинджи отстранился от светской и общественной жизни, довольствуясь обществом жены и самых близких друзей. И не выставлял своих новых работ до начала XX века. Бёрдмен К 1890-м Куинджи разбогател. Причем основным источником богатства стали не картины (они продавались и продавались неплохо), а довольно рискованные операции с недвижимостью. Архип Куинджи купил, а затем выгодно перепродал несколько доходных домов на Васильевском острове. Кроме того, за 30 тысяч он приобрел в Крыму участок земли, который уже в начале XX века оценивался в миллион. Обстановка в его жилище осталась столь же скромной, как в студенческие годы. В доме не было прислуги, на обед подавали самую простую и не слишком обильную пищу. Зато с детства усвоенное правило «я сильнее и помогать должен», приобрело новые масштабы. Куинджи буквально раздавал свои деньги направо и налево. «Ведь вы знаете, что делается? Кругом такая нищета, что не знаешь, кто сыт, кто нет... Идут отовсюду, всем нужно помочь...» - оправдывал он свою «расточительность». Сотнями тысяч он жертвовал на благотворительность, на премии для начинающих художников и устройство вернисажей. Куинджи не был тщеславен и ничего не требовал взамен. Случалось, услышав в разговоре, что кому-то приходится туго, он смущенно передавал деньги через знакомых со словами: «Я с ним незнаком, мне неловко, так вы... Вы это передайте ему». Впрочем, помогал Куинджи не только бедствующим коллегам – отказа не знали ни окрестные бродяги, ни начинающие изобретатели, ни обычные проходимцы. Слава о щедрости Архипа Ивановича неслась по всему Петербургу, и очереди из страждущих не было конца. Доходило до того, что жене Куинджи – Вере Леонтьевне – приходилось вести «канцелярию по принятию прошений». Особой благосклонностью Куинджи пользовались его любимые птицы. Его любовь к ним даже становилась предметом карикатур в прессе, а за Куинджи прочно закрепилось прозвище «птичий доктор». Он мешками закупал для птиц зерно, часами просиживал на крыше, «разговаривая» с голубями и очень гордился тем, что однажды собственноручно сделал трахеотомию задыхавшейся вороне, которая после операции еще долго и счастливо жила в его доме. В тылу врага В 1894 году Архип Куинджи вышел из тени в новом амплуа. Вице-президент Академии граф Толстой приглашает его возглавить пейзажную мастерскую. Для Куинджи вернуться в Академию в звании профессора – возможность сломать все те образовательные стереотипы и штампы, против которых он бунтовал еще в передвижнический период. Педагогические методы Куинджи были не новаторскими, а, скорее, революционными. Он опекал своих студентов ревностней, чем голубей и галок. Куинджи-профессор был всегда готов прийти на помощь не только как наставник, но и как друг или даже отец. Его ученик Николай Рерих вспоминал: «Как и в старинной мастерской, где учили действительно жизненному искусству, ученики в мастерской Куинджи знали только своего учителя, знали, что ради искусства он отстоит их на всех путях, знали, что учитель - их ближайший друг, и сами хотели быть его друзьями. Канцелярская сторона не существовала для мастерской. Что было нужно, то и делалось...». Куинджи возил своих питомцев в музеи Вены, Дрездена, Парижа. Карабкался впереди всех по крымским горам. Если в поездке во время обеда кто-то заказывал дорогое блюдо, Куинджи настаивал на том, чтобы такое же подали каждому (счет он, разумеется, оплачивал из своего кармана). Нужно ли говорить, что в мастерской он был таким же утопистом и демократом? Студенты боготворили Куинджи, академические результаты его мастерской были завидными. А в 1897-м посеянные Куинджи ростки свободомыслия привели к закономерному результату: студенческой забастовке и отставке профессора. Куинджи остался в Совете Академии. Еще несколько лет он пытался вводить реформы, занимался благотворительностью, учредил Общество художников, которое надеялся превратить в «новую Академию». Но инцидент 97-го надломил этого железного человека – он все чаще предпочитал компаниям общество птиц, жаловался на боли в сердце. Летом 1910-го Архип Куинджи умер в Петербурге. По рассказам близких, перед смертью он с несвойственным ему пессимизмом говорил о религии, политических доктринах, «моральном прогрессе человечества». Куинджи казалось, что ему не удалось изменить к лучшему ни искусство, ни Академию, ни, тем более, мир. В день похорон к многочисленной процессии присоединилось немало нищих, бродяг, оборванцев – тех, кому Куинджи не раз помогал не умереть от голода. Автор: Андрей Зимоглядов https://artchive.ru/arkhipkuindzhi