Владимир Соловьев

Философия Владимира Соловьева очень повлияла на философию 20 века, на русскую и европейскую мысль. Дата рождения: 16 января 1853 года отец: Сергей Михайлович Соловьев – крупный русский историк, происходил из священнического рода, возглавлял историко-филологический факультет Московского Университета в 1856-1869 и автор многотомника «Истории России с древнейших времен». мать: из казачьего Значимые события: в 7 лет на Остоженке, Владимиру было явление Прекрасной Девы, которая предсказала ему великий путь. Он это потом описал в «Трех встречах». Особенности взросления: рос в обстановке высокой религиозности, свойственной его отцу. В 14 лет увлекся модными в гимназической среде учениями нигилизма. 4 года был нигилистом, читал всякую дрянь. Отец ему сказал, что, если хочешь быть нигилистом, читай Огюста Конта. Сам Владимир вспоминал, сколько кощунств он тогда говорил и делал. В 18 лет он увлекся Спинозой. Сначала это его увлекло материалистической частью учения, потом он понял и его отношение к Богу, и детерминизм, отказ от свободы. Все это потом надолго осталось у Соловьева. Он увидел у Спинозы каббалистическое учение. Соловьев пришел к вере и понял, что можно языком современной философии изложить учение христианства, также как и некоторые термины каббалы. Учеба: учился в Московском университете на естественно-научном факультете. На третьем курсе перешел на историко-филологический и в последний год учебы перешел в Московскую Духовную академию. В 1874 году в возрасте 21 года, он защищает магистерскую диссертацию «Кризис западной философии (против позитивистов)». Историк Бестужев-Рюмин, который был на защите, сказал: «Россию можно поздравить с гениальным человеком». Доктор философских наук: одновременно он работает над докторской диссертацией «Критика отвлеченных начал в западной философии» и «Начало цельного знания». В 27 лет он стал доктором философских наук. Отъезд в Англию: вскоре он уезжает в Англию, чтобы заниматься каббалой в Британском музее, читать трактаты. Одновременно занимается спиритизмом. В библиотеке же в 1975 году ему был второе видение той же самой прекрасной Девы, которая ему сказала: отправляйся в Египет. Там будет главная встреча твоей жизни. И действительно, около пирамид у него была третья встреча. В то время была традиция медиумического письма: Блаватская и такое. Он писал и думал, что пишет важные вещи. Никто этого прочесть не может. Этот таинственной зов Софии звучал всю жизнь. Личная жизнь. Он в 18 лет стал переписываться со своей 15-летней сестрой Катей Романовой, и эта переписка быстро переросла в любовь. Его личная жизнь была частью его мировидения. Родители были против. В итоге они расстались. Через некоторое время в имении Софьи Толстой, вдовы Алексея Константиновича Толстого, которая была ему хорошим другом, он встретился с ее племянницей, внебрачной дочерью одного из его родственников. Софья Петровна Бахметева, в замужестве Хитрово, была женой дипломата Хитрово. Этот роман длился всю жизнь. Затем случился роман с Софьей Михайловной Мартыновой. Педагогическая деятельность: Соловьев – доцент университета, профессорскую кафедру ему не дают. Блестящая защита «Критики отвлеченных начал». Он начинает свои чтения о богочеловечестве. В 1981 году после убийства АлександраII, сказал: «Это невероятное преступление – поднять руку на монарха, убить царя, но еще более великая победа – простить преступников и убийц». За эти слова его уволили из университета. И больше его ни в какой университет не берут. Он работает уже только сам, погружается в научную работу, в исследования, в поездки. Его работы: «История и будущность теократии» 1884, на русском языке вышла только после смерти Соловьева. «Великие споры. Христианская политика», «Русская идея», «Россия и вселенская Церковь». Его обвиняли в том, что он перешел в католицизм. Но он пишет Розанову, что он не воспринимает ограниченность католической церкви, также как нашу. Он думает о проекте с соединением власти папы, русского царя и пророка. Пророком он почти впрямую считает себя. Но эти идеи рассеиваются в 90-е годы. В 1897 году он пишет «Оправдание добра» против Фридриха Ницше. Его идеи по поводу своей миссии приобретает гротескную форму. Одна дама ему предлагает вступить в связь, чтобы создать нечто новое. Последняя работа «Три разговора» — это повесть об антихристе. И антихрист – это почти он. Он кается перед всем миром в своем внутреннем непостоянстве он отсчитывает последние дни жизни. Он похоронен в Новодевичьем монастыре у Смоленского собора. Признание: не было такого русского философа, который бы не отдал дань ему. О нем пишет Трубецкой, Франк, Бердяев, отец Сергий Булгаков, отец Василий Зеньковский. Он – центральная фигура для русской мысли и предтеча трагического для мира и особенного для России XX века. Он впитал все основные идеи, бывшие в Европе. Идеи необходимости устроения социального порядка. Он должен не только познавать мир, но его преображать, осталась с ним до конца. Кате Романовой он пишет, что существующий порядок вещей не должен быть вечен, он должен быть изменен, преображён. Он написал великолепные работы по национальному вопросу, по исламу, об иудаизме. Его очень ценили евреи. Когда он умер, службы по нем служили во всех российских синагогах, потому что его считали великим другом еврейства. Это в то время, когда устраивали погромы. Он всегда выступал против этого. Он, как Платон и Аристотель, не был кабинетным мыслителем. Платон однажды ездил к тирану того образумить. Этой же идеей был одержим Соловьев. Он тоже ездил к Победоносцеву по поводу убийства Александра II, что врагов надо простить. Победоносцев был поражен, насколько он пал относительно своего отца. Соловьев почти всю жизнь верил в идею прогресса, что новое будет лучше, чем старое. Ввести старое содержание христианства в новую форму. Не проникаться церковью, а строить церковь, реконструировать ее. От Ивана Киреевского он берет идею цельного знания. И его любимое слово, которое будет любимым словом русской философии на протяжении всего двадцатого века – это всеединство. Всеединство истории, философии и науки; веры, мысли и опыта. Какая цель существования человечества? Дело идет именно о человечестве как о едином существе. Во-первых, синтез. Его нет, но он должен быть. В 21 веке, видя величайший распад всех знаний, когда носители отдельных знаний в целом не образованы, идея синтетического знания утеряна во многом. Но в 19 веке думали, что идея человека, синтетически объединяющего в себе все, казалась тогда близкой. У Ницше была идея сверхчеловека, у Киреевского по-другому. Казалось, что все знания можно объединить. Во-вторых, это идея о человечестве как о едином существе. Конечно, это Шеллинг и Гегель. В идее прогресса больше Гегеля, в идее единства больше Шеллинга. Владимир Соловьев рожден романтизмом, но он принципиально не националистичен. И в этом он отдает дань многонациональной империи. Его интересует Всечеловек, а не нация, где человечество как действительный единый организм. Соловьев уже что-то улавливает в сравнительном религиоведении, хотя, тогда такой науки его еще не было. Исторический прогресс и его финал. Его отец думал, что человечество близится к своему концу. Соловьеву казалось, что будет финальный фазис, но не смерти, а цельной жизни. Он надеется на это, в противоречии ко всему христианству, которое на 99 % говорит о трагическом конце. «Когда я приду, найду ли веру на земле?» В своей работе «Кризис западной философии», он пишет, что философия в смысле отвлечённого теоретического познания окончила свое развитие, ибо субъект должен быть не только познающим, но и хотящим. Это лозунг 19 века – философия действия, которая должна стать реальной силой. Тому же учили и марксисты, но в другом модусе. Философия должна научить как жить. При этом философию материалисты определяли как средство, а у Соловьева: «Философия должна обладать относительной самостоятельностью, но только для того, чтобы вместе с наукой обратить все свои средства на достижение общей верховной цели познания, определяемой теологией». И там, и там философия служанка, но с какими разными целями. Интересно, что Соловьева в Советском Союзе не издавали, даже его стихи. Почему? – Именно потому, что он дает альтернативу достижения райского состояния человечества, но совершенно по-другому. Цельное знание вместе с цельным творчеством образует цельную жизнь. Речь идет об обществе, а не об отдельных людях. «Только когда воля и ум людей вступит в общение с вечно и истинно сущим, только тогда получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания. Все они будут необходимыми органами одной цельной жизни», - одно из ранних высказываний Соловьева. Это Царствие Божие, конечно, но не как благодатное свыше данное преображение жизни, а как результат прогрессивного исторического развития. Он был, безусловно, верующим и церковным человеком, но царство Божие должно было не сойти сверху, как некая благодать, а достигаться трудом. Человек сам должен создать эту модель своим трудом в результате синтеза всего, которое он осуществит в себе. Примером такого синтеза должен быть проком, философ, которым он видит себя. Он в себе видит осуществление этой величайшей миссии. Через связывание теоретической и этической сферы достигается преодоление отвлеченности философского знания. Это не очень понимали даже его близкие, потому что философема 19 века подразумевала, что онтологическая бытийная сфера диктует этику. А у Соловьева, наоборот, этическая сфера, соединенная с пониманием основ бытия, этим достигается преодоление отвлеченности философского знания. Теперь вспомните его фиаско в личной жизни, и вы поймете, в каком невероятном разладе с собой жил этот великий человек. Но само по себе утверждение, что этическая сфера важнейшая – это Ницше, наоборот. Причем, он же прекрасно знает позицию Ницше, так что это сознательная выстраданная и продуманная позиция, что этическое коррелирует мировоззрение бытийное и утверждается поведением человека. Вместо классовой морали марксистов, начиная от коммунистического манифеста и до аморальности сверхчеловека Ницше утверждается моральность как основа. Где основа этой морали? Евгений Трубецкой, написавший книгу «Миросозерцание Владимира Соловьева», пишет: «От начала до конца в философской деятельности Соловьева практический интерес действительного осуществления всеединства в жизни стоит для него на первом плане». Всеединство осуществляется правильной мыслью, правильным действием и правильным словом. «Цель истинной философии – содействовать в своей сфере (то есть, в сфере знания) перемещению центра человеческого бытия из его данной природы в совершенный трансцендентный мир. Философия должна стать образующей и управляющей силой жизни. Это положительное всеединство» . Как и у Шеллинга, у Соловьева проходит сквозь всю его жизнь идея способности непосредственного интуитивного созерцания Абсолюта в его сущности. Цельное знание может основываться непосредственно на умственном содержании идеи. Его созерцание прекрасной Дамы и есть созерцание Абсолюта. Это удивительно эгалитарная мысль. Чтобы думать об Абсолюте, надо учиться, на это нет ни времени, ни денег, но интуиция есть у каждого. Интуитивное созерцание Абсолюта закрывается только нравственным несовершенством, только твоим пребыванием в нынешнем без желания достичь высшего. А борьба с нравственным несовершенством доступна любому. Поэтому созерцание Абсолюта есть удивительно эгалитарная идея. У Зеньковского в его Истории русской философии, две главы посвящены Соловьеву. Никому больше столько не уделено. Интуиция вытесняет Откровение. Это характерно для 18-19 века как традиции пиетизма. Соловьев, также как Шеллинг, верит, что у каждого есть эта интуиция. Хотя Соловьев видел единство между Богом и человеком, поэтому здесь нет противопоставления, то есть, без Откровения и церкви, но он верит, что у каждого есть эта интуиция. Разум имеет в себе способность переживать Бога. Он образован, но он потому и пишет, что считает, что это для всех людей. Вера наших отцов должна быть совпадает с вечной и вселенской истиной. Для него прогресс не противоречит вере отцов, а все в то время верили в прогресс. Зеньковский упрекает его в том, что он восстановил права христианского мировоззрения в новой системе координат, когда все верили в прогресс. Этот путь Соловьев не только прошёл сам, но и повернул сам путь. Иными словами, в то время многие уже в церкви не искали ответов на свои вопросы. А Соловьев их своей философией обратил к вере. Анри Бергсон, знаменитый философ 20 века, лауреат нобелевской премии, как-то сказал: в основе всякой философии лежит одна интуиция. У Владимира Соловьева – это всеединство человека, человечества и человека с Богом. Но здесь его ждала и ловушка: почему мир лежит во зле. Пытается понять причины зла. Он размышляет над Абсолютом, где этому место. Безусловно сущее невозможно познать, но оно обуславливает все. Надо увидеть в условном безусловное, во временном вечное. Из этого делается вывод, что Абсолют и космос соотносительны друг другу, единосущны. В этом и состоит всеединство. Это то, в чем потом будут обвинять Соловьева, в том, что называется пантеизм. Он считал, что поскольку Абсолют присутствует во всем, они соотносительны друг другу. Но ведь Бог совершенен, а мир несовершенен. Как это объяснить? Христианство это объясняет так, что мир сотворен из ничего и в этом сотворенном мире человек имеет свободу, которую человек употребил во зло не от Бога, а от человека. Но Соловьева это не устраивает. У него есть откровение, что если он, человек далеко не совершенный, может созерцать эту прекрасную деву (Софию у Булгакова), то между Богом и человеком нет принципиальной разности. В оправдании добра он пишет: «В настоящем религиозном ощущении дана действительность ощущаемого. Действительность Божества не есть вывод из религиозного ощущения. А содержание этого ощущения, то самое, что ощущается. То есть, интуиция – это и есть действительность Бога». Он это знает опытно, это не вывод. Я знаю, что Ты есть, я чувствую Тебя. В моем сердце, какой я ни есть несовершенный, я знаю Тебя. Это опыт мистиков. Действительность Бога, да и любого другого существа, не может быть выведена из чистого разума, не может быть доказана чисто логически. Вот, в этот век позитивизма, в аудитории, женских курсах. Другой - логически недоказуем. Но другой есть. Это не может быть выведено из разума. Мы заем, что есть другой, но не можем это доказать. Для этого нужен другой аппарат. Это интуиция. И тогда человек увидит другого человека. Абсолютное присутствует в нас. У Соловьёва нигде нет идеи творения, как основы отношений Абсолюта и мира, а идея познания миром Бога. Мир познает Бога. И Соловьев выводит следующую идею о двух абсолютных: сверхсущее и становящееся. Это уже другой ход мысли по сравнению с классическим христианским пониманием бытия. Становящееся абсолютное – это умный космос (у Платона ноэтас), мы и природа, который человек преображает. Он такой же абсолютный, как сверхсущее, он создан Сверхсущим, но он должен воссоединиться с Ним. Соловьёв предлагает теургическую идею самовоссоздания становящегося, которое разрушено. Он не говорит особенно как, он констатирует факт разрушенности. Второе абсолютное, в отдельности от абсолютного первоначала существовать не может. В нем идеи и множественность материального бытия. Это таинственно и загадочно, это я – не я. Не я не творится, а полагается по внутренней диалектике. Это и есть второе абсолютное. Бог полагает Себя в мире. Если угодно, это кривое зеркало, которое человек, а не Бог должен выправить. Религиозное развитие есть реальное взаимодействие Бога и человека, процесс богочеловеческий. В чтениях о Богочеловечестве. Богочеловечество – это не богочеловек Иисус Христос, а реальное взаимодействие Бога и человека в религиозном развитии, то есть Гегелевская идея развертывания духа. И здесь Соловьев допускает свою самую смелую, не им впервые высказанную, но безусловно спекулятивную идею. Вечный вопрос: зачем Богу нужен мир? Соловьев говорит: Абсолютное нуждается в другом, чтобы проявить Себя в нем. На этом пути абсолютное становится из единого всеединым. Всякое бытие первоначально может быть только актом самоопределения Абсолютного. Вслед за Фихте и Шеллингом Соловьев повторяет, что Абсолюту нужно другое. Слово нужно предполагает неполноту. Соловьев не произносит слово любовь, которое в христианстве обычно употребляется. Но опять же, это домысел. Никто не знает, что хочет Бог. Но для модели Соловьева по-другому: он берет модель Фихте и Шеллинга я-не я. Богу нужно не я, чтобы видеть Себя как в зеркале. Но почему Богу это нужно, ни Фихте, ни Шеллинг, ни Соловьев не объясняет. Тайна творения необъяснима. Но модель у Соловьева есть. Отсюда возникают богословски рациональные, но не вполне убедительные вещи. Главная загадка – это выведение условного из безусловного. Почему и зачем это произошло? Если мы это примем, то все остальное развивается легко. Но здесь есть проблема. Скажем прямо, эта тайна нам неизвестна. Никто не может объяснить, зачем нужен это мир, вселенная. Соловьев объясняет долженствованием. Но мир этот – несовершенное бытие. Вечная борьба в природе – доказательство розни, рознь – из-за раздробленности. Мир множествен: есть и реки, и моря. Все находится как бы в конфликте друг с другом. Почему? – Потому что множественное не может быть не в конфликте само по себе. Интересная мысль Соловьева, что человек не всегда присутствовал в мире. Последние открытия науки, что было время до человека. Мир-то был антагонистичен: ящеры пожирали друг друга, извержение вулкана и так далее. Потому что Бог создает мир, потому что мир в отличие от Бога множественен. Это зеркало разбилось на мириады кусочков и эти кусочки ударяют друг друга. То есть, Бог сотворил несовершенный мир. Для чего Соловьев предлагает это платоновский миф? Для того, чтобы показать место человека. Природа, в своём противопоставлении божеству может быть только местом преставления этих кусочков. В Боге все это есть, но в гармоничной совершенной форме, а в человеке все это рассыпалось. Это классическая каббалистическая формула. И человек должен собрать мир так, как он собран в Боге. То есть, человек должен быть богом этого разрушенного по естеству тварного мира. В трех свиданиях, когда Соловьев описывает, что Дева София позвала его в Египет, то друзьям он говорит, что там он должен встретиться с людьми, которые поведают ему тайны каббалы. Разбитие сосудов в каббале собирается людьми, мистиками воедино. И этим Соловьев пронизан и говорит, что в этом и есть роль человека. Но чего здесь нет? – Здесь нет свободного волевого греха. «Я посмотрел, - говорит Зубов, — что слова грех и грехопадение вообще нет в собрании сочинений Соловьева». Он ими не оперирует. Один раз где-то случайно. Для него человек и мир – не результат грехопадения, а результат внутреннего распада мира. В идее, что человек и Бог – это только перестановка элементов – и есть принцип всеединства. И вся софиология Соловьева и его последователей отца Сергия Булгакова и отца Павла Флоренского. Из «Чтений о Богочеловечестве»: «Божественное существо не может удовольствоваться вечным созерцанием идеальных сущностей. Оно останавливается на каждой из них в отдельности, запечатлевает ее самостоятельное бытие, что и есть акт его божественного творчества». То есть, в Боге уже присутствует вся полнота мира, но, когда Бог начинает вникать в эти сущности, они оживают. Вещи теряет свою связь с Богом, и они становятся независимыми от него сущностями. То есть, происходит процесс объективации. То, что называет душа живая. Все человеческие элементы образуют цельный вместе и универсальный, и индивидуальный организм, организм всечеловеческий. Это есть вечное тело Божества и душа мира., то есть, София. С ней должен соединиться Божественный Логос. Опять же, представление о том, что каждый человек в себе несет два элемента: он и индивидуален, и он – часть целого. Идея единого тела. Человечество как единое Тело. Очень распространенная в романтизме идея, которую принимает Соловьев. Эта идея очень важна для того, чтобы объяснить, почему необходимо строительство мира общественного совершенства и гармонии. Почему человек не может само по себе достичь гармонии? – А он не может ее достичь. Почему Иисус не может жить внутренней гармоничной жизнью? – Потому что в человечестве есть единство. И Соловьев понимал, что его личные трагедии и его личное бремя – это бремя множества людей с непросветленным сознанием, миссию которых он выполняет, пытаясь понять эти сущности и тем самым помогая им. В этом задача человека. И тут его наиболее близкое приближение к человечеству. Мировая душа – все человечество + природа, которое зависит от нас, как продолжение нашего тела – имеет свою волю. Не только суммарную волю людей, но и свою волю. Она может желать всем обладать не от Бога, а от себя. Но лишь в соединении с Богом душа мира становится из природы, вселенским организмом, воплощением Божественной идеи, то есть, Софии. В человеке мировая душа внутренне соединяется с Божественным Логосом в сознании как чистая форма всеединства. Человек является естественным посредником между Богом и материальным бытием. В этом роль человека. Весь мир как продолжение тела человека. И человек может его соединить с Богом и тем самым гармонизировать, а может, наоборот, сам уйти от Бога и там самым завершить энтропию мира. Постепенное одухотворение человека. В этом смысле Соловьев вполне гегельянец, он считает, что есть исторический процесс, идущий как постепенное одухотворение человечества и завершающееся его полным одухотворением. Воплощение Божества не есть нечто чудесное, в смысле чуждое общему порядку бытия, а напротив, существенно связанное со всей историей мира и человечества. К человеку стремилась и тяготела вся природа. К Богочеловеку направлялась вся история человечества. Вся природа ждала появления человека: она была энтропийна, разрушена, разделена. И она ждала появления человека. В этом смысле Соловьеву ясно, что природа была задолго до человека, что человек – поздний гость в природе. Сейчас это многих людей смущает, люди задают вопросы: вот как же: был Адам всегда или не был всегда? Грехопадение было до человека? В человеке? Как все это соотнести? Для Соловьева все здесь было просто: природа, созданная Богом, была расколотым зеркалом, и она страдала до человека, а человек ее начинает постепенно соединять. В это миссия человека. Человек и природа не чужды Богу, поскольку есть эманация Бога. Все заново воссоединяется Богом. Основные существа, содержащие основания безусловного начала, не есть только неделимые единицы и атомы, они не есть только живущие или действующие единицы и монады. Они, наделены определенным качеством, существа или идеи. Весь этот мир – это не просто проекция Божества, а Божество, находящееся вне Его, которое должно воссоединиться с Божеством. Если марксисты вообще отбрасывают религиозную составляющую и говорят, что мир нужен для того, чтобы все хорошо ели и пили. Если традиционная церковь говорит о том, что мир лежит во зле, но ты, если будешь правильно жить, спасешься и придешь к Богу и в рай, а другое кто-то в рай, кто-то в ад, это их уже дело. То Соловьев говорит о всеединстве и говорит о тотальном спасении и о тотальной падшести не из-за человека, а из-за Бога. Он сейчас дойдет до идеи, что Бог потенциально любит хаос и зло. И человек величайшим своим подвигом восстановит гармонию. В этом смысле Соловьев – это религиозное иное позитивисткой социальной философии. Многообразие природы соответствует многообразию в мире идей, но в природе эти элементы находятся в недолжном соотношении. Для внебожественного бытия характерно хаотическое состояние, но за хаосом стоит космос и укрощает хаос. То есть, мир хаотичен и на микроуровне, и на макроуровне. Никакой предустановленной гармонии Лейбница здесь и в помине нет. Но за этим хаосом находится космос Божественный и совершенный. Этот Божественный космос подсказка, как если мы составляем картинку из многих пазлов. Но есть уже картинка на обложке, по которой можно понять, какой куда пазл надо ставить. Там сразу так не разберешься. Но космос – это картинка, где все на месте. Но мы их все, глядя на этот космос, будем складывать. Вот задача человека складывать этот пазл, а задача философа – показать эту картинку. Так что необходимость для Бога в другом приводит к такому социальному пониманию отношению человека и Бога. Душа мира есть единое и все. Она занимает последующее место между множественностью живых существ и безусловным единством Божества. Душа мира есть живое средоточие всех тварей, сущий субъект тварного бытия. Оно само есть действующее активное начало, живое средоточие всех тварей. Соловьев постоянно мыслит не множеством, в котором есть герои, как романтики, а сообществом. В этом смысле он, скорее, отдает дань социальным учениям конца 19 века. И вот это социальное имеет свою душу. Коммунисты говорили о пролетариате, большевики говорили, что душою пролетариата является партия. Социал-демократы, меньшевики - что сам рабочий класс. Но всюду эти коллективные общности. И Соловьев говорит так, для него коллективное общество – это весь мир, созданный Богом. И душа мира есть существо двойственное, оно заключает в себе и Божественное, и тварное бытие, но, не определяясь ни тем, ни другим, пребывает свободной. Не человек свободен, а душа мира свободна как коллективная совокупность. И она свободным актом определяет движение или к Богу, или от Бога. Свободным актом объединяемый ею мир отпал от Божества и распался на множество враждующих элементов. То есть, вместо драматического грехопадения свободный акт мировой души, который есть абстракция, пусть Соловьев тысячу раз пишет, что это субъект. Самое страшное для человека и самое непреодолимое для человека вообще и для человека 19 века в особенности, да и 20 – это личная ответственность человека за судьбы мира. Именно личная: личная ответственность Адама, Христа, каждого. Человеку всегда легче сказать, что так получилось само помимо него. И Соловьев стоит здесь на середине: с одной стороны, он говорит, что мировая душа отпала. Вот ее Бог создал как свое не-Я, как свое фихтианское иное, а она захотела быть без Бога. Поэтому все рухнуло. Такое очень космизированное грехопадение. А с другой стороны, он постоянно считает себя ответственным деятелем, пророком будущего единства и должен поэтому выполнять свою миссию. С появлением человека София раскрывается в человечестве, образуя идеальное человечество. Над космическим процессом образуется исторический, движимый Софией. Мировая душа воссоединяется с Богом в сознании и завершается воссоединением во Христе, центральным и совершенным личным проявлением Софии. То есть, Христос – это центральное личное проявление человека, как воссоединившего Себя с Богом. Это место Христа. Однако позднее Соловьев перестанет отождествлять Софию с мировой душой. Он будет видеть Софию уже в усовершенствовавшемся, во воссоединившемся человечестве. Но очень важно, что человек здесь…, история предустановлена, как у Гегеля. Она идет к совершенству. Вопрос в том, как стоики говорят, сознающего ведущий ведет, а не сознающего тащит, как говорил Филон Александрийский. То же самое у Соловьева. Вспомните марксистов (фраза Гегеля): «Свобода есть осознанная необходимость». Соловьев в значительной степени остается детерминистом – ведь осознанная необходимость – это детерминизм. То есть, мир идет к Богу, он не свернет, человеку надо просто это осознать. «Возможность хаотического существования, от века содержащегося в Боге, - чтения о Богочеловечестве, - вечно подавляется Его могуществом, осуждается Его истиной, уничтожается Его благодатью». Этого никто не заметил, но я вам могу сказать, что это прямая цитата из Зогара (литературный памятник еврейского народа на иудео-арамейском языке, мистико-аллегорический комментарий к Пятикнижию Моисея). Но Бог любит хаос в его небытии и хочет, чтобы сей последний существовал. Это очень странные слова Соловьева, потому что Бог есть совершенство всех совершенств, порядок всех порядков. Как Он может любить хаос? И где существует хаос? Какой хаос в Боге? - Бог в Себе (Эйн Соф) – это не хаос, а это трансцедентальное миру бытие Божие, но оно совершенно. В этих вещах Соловьев далеко отходит от христианства. Он хочет, чтобы хаос существовал, поэтому Он дает свободу хаосу и тем выводит мир из его небытия. Самая суть хаоса заключается в стремлении к разделению и раздроблению тела вселенной. Оказывается, Бог, любя хаос, позволяет хаотизировать этот мир, разбить это зеркало. То есть, Бог, любя мир осколков, позволяет расколоть зеркало, в котором отражается Бог. Тогда совершенно непонятна функция человека. – Да, человек соединяет все это, но он как бы выполняет сизифов труд: Бог любит хаос и раскалывает, а человек все это соединяет. Душа мира – носительницы хаотической силы – от века существует в Боге в состоянии чистой мощи. София теперь, - то я уже сам говорю – противотип Божественной премудрости, антитип души. София противополагает себя мировой душе. София – истинная причина творения и его цель, она есть принцип, в котором Бог создал небо и землю. Принцип – это София, а Бог, любя хаос, раскалывает бытие. В Софии заключена сила разделенного и раздробленного мирового бытия. В конце мирового процесса она раскроется как Царство Божие. София – не душа мира, но ангел-хранитель мира, субстанция святого духа, носившегося над водной тьмой нарождающегося мира. Она – лучезарное небесное существо, отделенная от тьмы земной материей. Мы видим здесь у Соловьева мучительное,я бы сказал, манихейство: темная земная материя и светящаяся Премудрость Божия. Но темная земная материя порождена как иное Бога. Он говорит о том, что мировой душой, за власть над миром. Борьба между Софией, а теперь мировая душа уже поле борьбы Софии и адского начала. Творение есть постепенный и упорный процесс ко все более глубокому и полному объединению материальных элементов и анархических сил в преображении хаоса в космос. Разве древние ящеры могли принадлежать совершенному творению Божию? Но он забывает о книге Иова, где Бог показывает разных ужасных существ, и Бог восхищается как они прекрасны и совершенны, что человек ничто по сравнению с ними. Но Соловьев мучим этой идеей. Но идея важная его в том, что человек сам по себе не виноват в том, что мир расколот. Хотя он должен его собрать. Кстати, отделение Софии от души мира основа будущего русского космизма. Весь русский космизм, который рождается в 20 веке, базируется на том, что мир хаотичен, идея Бога прекрасна и мир надо окосмичить. А причина хаотичности мира не в неправильном выборе человека, не в человеческой свободе, а в некоем объективном процессе. Это тоже идет от Соловьева: зло как объективный процесс. Хаос – это отрицательная и беспредельная зияющая бездна всякого безумия и безобразия, демонические порывы, восстающие против всего положительного и должного. Это глубочайшая сущность мировой души и основа всего мироздания. То есть, в 90-е годы Соловьев скатывается в этот пессимизм хаоса как основы мироздания. Сам все более хаотизируясь, как человек. Его племянник, католический священник Сергей Михайлович Соловьев написал замечательную книгу «Жизнь и творческая эволюция Владимира Соловьева». Она была издана только в 1970 годы. Сам Сергей Михайлович погиб в 1942 году в ссылке. Книга написана во многом о внутреннем мире философа с большой любовью, но и правдивостью. И там видно, как хаос вторгается в мир Соловьева все больше и больше. Теперь София – это социальное воплощение Божества в церкви, - пишет Соловьев. И это увлекает сначала отца Павла Флоренского, потом отца Сергия Булгакова. «Русский народ знал и любил под именем святой Софии социальное воплощение Божества в Церкви, - пишет он в книге «Россия и вселенская Церковь». Под Софией часто воспринимается Божья Матерь, имея в виду Софийные соборы Новгорода, Полоцка, Киева, Константинополя. София – это антитеза миру теперь. Переходя к человеку, Соловьев указывает: «Разрешение загадки абсолютно становящегося, разрешение этой тайны мы находим в самих себе. Ибо каждый, будучи безусловно сущим, — значит, имеющим Бога в себе, - подлежит природным эмпирическим состояниям. Каждый из нас видел в себе божественное начало. Оно к нему являлось прекрасной Девой. Оно открывалось ему в медиумических писаниях. Он его прозревал в своих переживаниях, молитвах и ощущениях. Он жил этим Богом. В то же время, он любил, страдал, нуждался, в том числе и в деньгах. Жил весьма непростой жизнью. Поэтому в человеке соединяются два этих начала. В человеке впервые мировая душа соединяется с Божественным Логосом в чистой форме всеединства благодаря Христу. Христос открывает эту возможность. В человеке природа перерастает саму себя и переходит в сознание в область бытия абсолютного. В человеке мир возвращается к Богу. Это и есть теургический процесс. Это и христианство, и не христианство, конечно, потому что здесь нет элемента грехопадения. Человек не только имеет ту же внутреннюю сущность жизни всеединства, которую имеет и Бог, но он свободен восхотеть ее как Бог. То есть, может утверждать себя отдельно от Бога и вне Бога. Здесь он наиболее подходит к моменту падшести. То есть, человек имеет в себе всеединство подобно Богу как образ Божий, но он может захотеть быть как бог вне Бога. Это одно из распространенных богословских объяснений грехопадения. Человек стоит на этом. И вот человек захотел этого и восстание замутило весь космос. Есть замечательное высказывание Соловьева, где он возвращается к этой идее грехопадения: «Прежде человек как духовный центр мироздания обнимал своей душой всю природу и жил одной с ней жизнь.: любил, понимал, а потому и управлял ею. Теперь же, утвердившись в своей самости, закрыв от всего свою душу, он находит себя в чужом и враждебном мире, который уже не говорит с ним на понятном ему языке и сам не понимает и не слушает его». То есть, человек изменился и надо вновь изменить человека и человечества. «Личность – это не замкнутое бытие. И я когда-то думал так же - пишет он в «Теоретической философии», одном из последних трудов. – Наше я, хотя бы и трансцендентно раздвинутое, не может быть средоточием и положительной исходной точкой истинного познания. Познающий субъект сам по себе, то есть, вне безусловной истины, есть ничто». В последние годы жизни, это 1898 год, что познает не человек, а Бог в нас. То есть, опять божественное все больше и больше высвечивается. В статье о Спинозе Соловьев пишет: «То, что называется душой, то, что мы называем нашей душой или нашей личностью, есть не замкнутый в себе полный круг жизни, обладающий в самом себе полнотой бытия, а только носитель или подставка, ипостась чего-то другого, высшего. Отдаваясь этому Другому, забывая о своем я, человека на самом деле удерживает себя в своем истинном значении». Понятно, что это другое – это Бог. Человек – ипостась Бога. (Подставка в этом смысле очень хорошее слово). Он не один из объектов мира природы. Человек – это ипостась Бога. И таким образом, когда человек замыкается в себе, отделяет себя от Бога – а весь 19 и 20 век – это процесс отделения себя от Бога. Повсюду и в Европе. – Он не мыслит, как человек, он мыслит, как природное существо. Только открытие себя Богу. Бытие этого лица не есть индивидуальное. Там, то есть, в Истине, то есть, в Боге, индивидуальное лицо есть только луч живой. Действительный, на неразделенный луч одного идеального светила всеединой Сущности. Отдельное лицо есть только индивидуализация всеединства, которое неотделимо присутствует в каждой из Своих индивидуализаций. То есть, Бог присутствует в каждом человеке, Он сияющий луч. Он не искажен. Целое первее своих частей и предполагается ими. Поэтому первичная реальность есть человечество, а не отдельное лицо. Человечество есть существо, становящееся абсолютным через всеобщий прогресс. Это сверхличное существо по человеку. Если Ницше говорит о сверхчеловеке, если Огюст Конт говорит о великом существе – человечестве, то Соловьев говорит о сверхличном существе, лучами которого являются все личности. И это сверхличное существо у позднего Соловьева – это Бог. «Человечество истинное, чистое и полное есть высшая и всеобъемлющая форма и живая душа природы и вселенной, вечно соединенная, а во временном процессе соединяющаяся с Богом и соединяющая с Ним все, что есть». Он здесь берет два образа: вне времени она уже в Боге, а в историческом процессе она соединяется с Богом. – «Это великое царственное женственное существо, София, воспринимающая Божество». То есть, второй Абсолют теперь – это человечество, принимающее в себя Бога. Так же как женщина принимает в себя мужа, также София принимает в себя Бога и становится одно с Ним. Как двое становятся одной плотью в любви. Он здесь как бы забывает, что родовое начало здесь несовершенно, а совершенно личностное начало, которое может прорваться к Богу. Соловьев меняет все местами. Родовое начало должно быть совершенно и соединиться с Богом. Опять социальный момент. У него есть замечательное произведение «О смысле любви», во многом навеянное трагедией его личной жизни. Одна из его задач – доказать, что дети, а у него не было никогда детей. Софья Петровна Хитрово рожала одного ребенка за другим от своего мужа во время его приездов, а у него не было детей, и он очень страдал. И он во многом пишет это сочинение ей «О смысле любви», доказывая, что дети никакого отношения к любви не имеют и к половой жизни. Да, они рождаются от этого, но не в этом смысл половой любви. Опять, это в стиле каббалы, которая говорит о том, что половая любовь не связана с деторождением. Он говорит то, что я много раз писал, говоря о мистике любви в Месопотамии, в Библии, в «Песне песней». Соловьев не знал этого, но он подошел к этому, с другой стороны. В любви открывается сила победы над смертью. Единичный человек может достигнуть этого лишь сообща и вместе со всеми. Любовь, при чем он подчеркивает, половая любовь, она двоих делает победителями смерти. И в этом задача любви. Любовь, страсть, чувства это, что делают человека бессмертным. Почему? Он фантазирует сам. Он говорит, что Бог не имеет в себе пола, Бог и мужчина и женщина. В Боге половое различение вторично и поэтому человек в любви восстанавливает это единство. Любовь не обязательно должна быть связана с сексом в нашем грубом понимании слова, потому что любовь больше, чем секс. Он говорит именно о любви разных полов друг к другу. Так, что они становятся одним целым, что они понимают друг друга и живут друг другом всецело. Сексуальное единство лишь элемент того, что имеется в этой сфере. Например, его ранние письма к Кате Романовой, с которой никаких отношений не было, они проходят через всю его жизнь. То же самое и с Софьей Хитрово. ТО есть, любовь – это преодоление смерти. Истинный человек, - пишет Соловьев в «О смысле любви», - не может быть только мужчина или женщиной, а истинным единством обоих, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших рознь и распадение – это и есть ближайшая цель любви. Таинственный образ Божий в человеке относится к истинному единству двух основных сторон: мужской и женской». И дальше совсем замечательно: Идеализация любимого существа – это индивидуализация всеединства. Его задача связать половую любовь с истинной сущностью всеобщей жизни», - заключает он Смысл любви. То есть, посмотрите: когда мы способны любить другого, идеализируя его безусловно. Когда мы смотрим на фотографию Софьи Хитрово, мы видим, что в этой симпатичной интеллигентной русской женщине конца 19 века, он увидел реальное воплощение Софии. И он, конечно, как человек неглупый, понимал, что это идеализация. Но эта идеализация прекрасна и нужна, потому что нигде мы так не приблизимся к другому, как в любви, пусть даже в любви платонической. Не важно, есть там этот аспект прямой или нет. И это добро. И такие же отношения любви должны пронизывать все. Я подчеркиваю, что половая любовь – это любовь двух полов, это не обязательно сексуальные отношения. Идеализация половой любви – это идеализация человека человеком вообще. Это способность любви к человеку. И в конечном счете, это максимальное проявление добра. И своих самых главных этических произведениях Соловьев пишет: «Весь исторический процесс неуклонно и необходимо ведет к торжеству добра, то есть, к воплощению божественной идее в мире. Как свободным актом мировой души мир отпал от божества, так длинным рядом свободных актов все множественное бытие должно примириться с Богом и возродиться в форме абсолютного организма. Исторический процесс таким образом софиен: он воплощает и осуществляет Софию. И, наверное, последнее, что надо сказать, это то, что добро детерминировано человеку. Мы видим, что мир лежит во зле. И тем не менее, человек детерминирован на добро. Добро человек не выбирает, к добру он влечется своим естеством. Добро имплантировано в него. Добро определяет мой выбор в его пользу всей бесконечностью его положительного содержания. Значит, этот выбор определен. То есть, выбор в пользу добра определен. А свобода остается только в отношении зла. Человек может свободно отказаться от детерминирующего его призвания к добру. То есть, не свободный выбор между добром и злом, как между двумя равными величинами, а свободный только отказ от добра в пользу зла. А отказ от зла – это естественный детерминированное состояние. То есть, человек осуществляет свою свободу, когда он определяет себя во зло. Владимир Соловьев в конце жизни исповедовал всю сложность, ошибочность, тупиковость многих своих идей, но никогда не отказался от этой своей мысли о добре и любви как о цели. И той же Софье Петровне Хитрово уже когда никаких отношений между ними не было, как бы прощаясь, он написал ей замечательные слова: А когда пред тобою и мной Смерть погасит все светочи жизни земной, Пламень вечной души, как с востока звезда, Поведет нас туда, где немеркнущий свет. И пред Богом ты будешь тогда. Перед Богом любви мой ответ. Этот ответ он дал не только Софье Петровне, но думаю, и всем нам. Соловьев гениально задает несколько вещей: 1. Он зрит Софию и понимает, что она от Бога, но она же и душа мира, основа бытия мира. Утверждает, что мир создан на основе Софии, самополагании Бога. 2. Он говорит о всеединстве. Эта мысль не новая. Она вполне в духе Веневитинова, Одоевского, Киреевского, Хомякова. И у Шеллинга в конце есть нечто подобное. Но мысль о всеединстве характерно русская мысль. Она может быть обусловлена тем, что у нас не было попытки вослед ренессансу и просвещению, где возвеличивается человек вне Бога, сам по себе, построить башню до небес, то есть, общество, которое хорошо живет без Бога. Поэтому русскому человеку до сих пор так удивительна немецкая философия, где человек рационально пытается постичь мироздание. А это и есть попытка самому выстроить мир. Как будто нет Бога, нет откровения о творении, нет смысла жизни. Это блестяще выражено в Фаусте. Фауст для русского человека очень странен, и даже нелеп. Он сидит со своими книгами, много знает, но не любит никого, не за кого не отвечает. Он мнит себя верующим человеком и пытается покончить жизнь самоубийством, выпить яду, потому что ему скучно. И пытается вызвать духа земли, которому он не интересен. Он не знает жизни, он не любит и не любим. Все рационально. И это рацио не работает. Он не удовлетворен своей жизнью. Вот действительно, потрясающе: человек по выходе из рая, использует свой ум, чтобы познать добро и зло. При этом он как бы потерял память. Он не помнит и не знает рая и своего Творца. Он ничего не знает и начинает думать с нуля: вот, есть я и есть мир. А мир действительно есть или это мне только кажется? Как я могу быть уверен, что он есть? Чтобы понять, что все, что вокруг меня, это не только мой мираж, нужна природа как не-я как порождение сознания. Да, вот и Бог как Творец не нужен, все порождает я (Фихте) или природа как реальность, тоже не-я (Шеллинг). Не-я ограничивает я и заставляет думать о себе и о другом. Мир как не-я или это я? Удивительно, что некоторые из этих героев доходят до необходимости Бога. Выводят его из своих рациональных рассуждений, хотя они уже выходят за рамки рациональных: если в человеке есть нравственный императив, значит, его кто-то туда заложил. Это не может быть никто, кроме Бога (Кант – шестое доказательство бытия Божия). Действительно, некоторые дошли до Бога посредством своего разума. Вот, все это было совсем непонятно русскому сознанию, которое мыслило себя и мир в Боге и через откровение Бога и как творение Бога. Поэтому, если Бог сотворил человека, а в нем и разум, и сердце, о чувство прекрасного, то и работать должно все это едино. Много триединства в русской философии: единство духа, души и тела; единство сердца, разума и чувства; единство науки, религии и искусства. Идея всеединства, что во всем разнообразии есть отношение к единству, что множество вышло из единства и соотносится с ним, в целом почти не выражена была в философии. Это впервые появляется у Соловьева и, более того, он понимает, что это единство не абстракция, оно живое и прекрасное. И родом от Бога. Но также основание творения. 3. Душа мира, а вместе с ней и миры должны стать во времени.