Трагические поэмы

О ТЕОДОРЕ АГРИППЕ Д'ОБИНЬЕ И ЕГО ВРЕМЕНИ Современный русский читатель чаще всего знает об этой личности не больше того, что о ней сочинил немецкий писатель Генрих Манн в своих широко известных двух романах — «Юные годы короля Генриха IV» и «Зрелые годы короля Генриха IV». В этих романах Агриппа д'Обинье изображен этаким задиристым забавным коротышкой, наперсником короля, веселым повесой, сочиняющим какие-то стихи. Скажем прямо, немногое знает русский читатель о крупнейшем поэте французского Возрождения и одном из удивительных людей французской истории. Ему посвящались романы (Жан-Пьер Шаброль «Козел отпущения») и исследования (Маргерит Юрсенар), однако до сего времени он не обрел своего заслуженного места в читательском сознании (и, увы, не только в сознании русского читателя). Ему на самом деле не везло, оппозиционер, часто опальный, изгнанник в конце жизни, он опережал свое время и потому опаздывал. Он создал поэтический стиль французского барокко, сам того не подозревая, и посмертно оказался лидером этого направления и бесспорно лучшим его представителем. О нем почти не вспоминали около трех столетий и вспомнили только в XIX веке. Вспомнил В. Гюго, который старался изо всех сил повторить яркую поэтику Агриппы, оживить приемы барокко, отчасти соответствующие задачам романтизма; он использовал названия книг Агриппы в своих книгах («Возмездие»), О д'Обинье вспомнил Ш. Бодлер, находивший в его стихах много близкого себе и цитировавший их. Вспомнил и Ш. О. Сент-Бёв, написавший: «Если было бы возможно в одном человеке воплотить целое столетие, д’Обинье стал бы живым воплощением своего века. Интересы, пристрастия, добродетели и предрассудки, верования, образ мыслей его времени — все нашло в нем высшую форму проявления». Ренессанс — это была эпоха, породившая удивительных людей, способных проявить себя одновременно на нескольких поприщах. Это были века универсализма, когда появлялись такие личности, как Леонардо да Винчи, великий художник, механик, анатом и писатель, как Микеланджело Буонарроти, скульптор, живописец и поэт, как писатель и скульптор Бенвенуто Челлини. Им нет числа. Однако такого универсализма, какой проявился в личности Теодора Агриппы д'Обинье, даже в ту эпоху представить себе трудно: крупный политический и общественный деятель в двух государствах — Франции и Швейцарии, талантливый военачальник, участник религиозных войн и теоретик военного искусства, летописец и историк, написавший «Всеобщую историю» в нескольких томах, автор романов, предвосхитивших блистательную французскую прозу XVII-XVIII веков, и, что совсем удивительно, один из романов которого оказался первым в истории европейской литературы плутовским романом, еще до появления этого жанра в Испании. И, наконец, перед нами удивительный поэт, значение которого до нашего времени полностью не осознано. Все эти скупые энциклопедические сведения говорят о многом, но не способны дать нам понятие об исключительном человеческом характере и удивительных событиях жизни этого человека, которые оказываются интересней любых авантюрных историй в духе А. Дюма, тем более что действующими лицами этих событий были реальные исторические короли и королевы, принцы и принцессы, такие как Екатерина Медичи, Карл IX, Генрихи III и IV, Елизавета Английская, Филипп II Испанский, Маргарита Валуа, Мария Медичи, принц Конде, герцог Гиз и множество других. Агриппа д'Обинье писал историю и сам был ее участником. Едва ли не в шестнадцать лет он сел в седло с оружием в руках, чтоб сражаться на стороне гугенотов. Воин — первое, что приходит на ум после слова «поэт», когда заходит речь о д'Обинье. Сирота с рождения, ибо мать его умерла в родах, он был воспитан кальвинистом-отцом в духе строгого служения вере, тем более что вера была гонимой. Это выработало в характере мальчика твердость, стойкость в лишениях, верность. Став взрослым, он до конца хранил верность даже своему неверному королю Генриху IV, которого неоднократно упрекал в неблагодарности. Отношения между ними были сложными. Вопреки тому, что писал Генрих Манн, они бывали часто небезопасны для д'Обинье. Из того, что он сам писал о своем пребывании в свите Генриха Наваррского, видно, что он был соратником, иногда приближенным, но не был наперсником и часто подвергался опале. Этому способствовал его прямой и независимый характер. Однако королю он был нужен как воин и нелицеприятный собеседник. Если верить свидетельствам Агриппы, он занимал довольно высокие командные посты, возможно, генеральского ранга и даже бывал начальником королевской ставки, хотя себя он в разных местах своих воспоминаний называет то боевым сержантом, то полковником, то генералом. Достоверно то, что он бывал командиром больших войсковых отрядов в разных баталиях, в том числе и при осадах Ла-Рошели и других гугенотских крепостей, бывал наместником и губернатором. Достоверно и то, что в детстве он получил прекрасное образование, что случалось нечасто среди отпрысков старинных дворянских фамилий. Знал он много языков, читал и писал на латыни, греческом и древнееврейском. Можно допустить, что благодаря столь широкой деятельности и многим дарованиям Агриппы внимание современников к его поэзии было ослаблено. Да и сам он не особенно стремился к славе поэта. Это связано было и с тем, что господствовавшая во Франции XVI в. блистательная поэтическая школа, известная под именем «Плеяда», творчеством своих лучших представителей, таких как П. Ронсар, Ж. Дю Белле, Р. Белло и др., определила вкусы и умонастроение того времени, главным образом вкусы читателя из аристократической и придворной среды. Младший современник поэтов «Плеяды», Агриппа д'Обинье, который был моложе Ронсара на двадцать восемь лет, в раннем своем творчестве не избежал очевидного влияния этого замечательного поэта. Это ощущается в первом цикле его сонетов «Жертвоприношение Диане», посвященном по причуде судьбы Диане Сальвиати, племяннице знаменитой героини стихов Ронсара Кассандры. Правда, можно в этих сонетах ощутить и другое, более широкое влияние, присутствие духа Петрарки, определившего развитие всей европейской поэзии того времени и поэзии «Плеяды» в том числе.Уже в одном из своих первых сонетов, обращенном к Ронсару, отдавая дань уважения престарелому поэту, дерзкий юноша бросает предшественнику перчатку. Такой жест был свойственен д'Обинье не только в юности. До конца дней он сохранил дерзость, не опуская глаз даже перед гневом королей. Уже в упомянутом сонете д'Обинье подчеркивает разницу в эстетической и человеческой позиции между собой и поэтами «Плеяды». Конечно, я профан, увы, лишенный знанья И разума. Они полезней для писанья, Зато для нежных чувств они подчас не впрок. Восходу я служу, а ты вечерним зорям, Когда влюбленный Феб спешит обняться с морем И повернуть свой лик не хочет на восток.[1] В другом своем сонете Агриппа напрямик говорит: Принцесс увеселять и принцев надоело, И даже мой король, который то и дело Мне дарит милости, увы, постыл и он. От почестей и ласк держаться бы подале, Не надо их совсем, уж лучше быть в опале, Чтоб не кричал никто, что я хамелеон. Нельзя не заметить, что характер д’Обинье был весьма неудобен для жизни в придворном кругу. Обладая желчным остроумием, поэт с юности был заносчив и резок в выражениях, снискав себе славу ослушника и дуэлянта. Невольно приходит на ум, что характер французского поэта напоминал характер М. Лермонтова. Д’Обинье ведь тоже был сирота, внешне непривлекателен, невелик ростом и социально ущемлен, ибо не был для своего круга достаточно богат и родовит. Остроумие его бывало безрассудным. В своих биографических записках д’Обинье сам рассказывает, как в молодости он, будучи в свите Генриха Наваррского, прибыл в парижский королевский дворец Лувр, где на балу подвергся насмешкам нескольких пожилых знатных дам. На вопрос одной из них: «Что это вы, молодой человек, разглядываете?» — поглядев пристально на этих дам, он спокойно ответил: «Я осматриваю дворцовые древности». Вот другой описанный им эпизод. Однажды, заметив, что губа Генриха IV кровоточит, он сказал: «Государь, пока вы отреклись от Бога только устами, и он поразил вас в губу, но когда вы отречетесь от него в сердце, он поразит вас в сердце». Еще раз хотелось бы подчеркнуть, что д'Обинье, подобно тому, как он не вписывался в свой круг, так и в своем творчестве стоял особняком даже в ряду поэтов-гугенотов. Он опережал время, и его «Трагические поэмы», опубликованные автором только в конце жизни, определили, как я уже говорил, развитие французского барокко. И в наши дни кажется необъяснимым, когда он успевал писать свои сочинения, а их осталось немало. Ведь большую часть своей жизни поэт провел в седле, в окопе, на крепостных бастионах. А писал он, как уже упоминалось, не только стихи, но ученые трактаты и труды по истории. И все это делалось не в кабинете за толстыми стенами замка, а у костра, на ветру, под ядрами и мушкетным огнем. Кроме двух больших лирических книг, одна из которых была написана в юности («Весна»), вторая на исходе жизни («Зима»), д’Обинье создал поэтическое произведение, которое представляется мне одним из значительнейших памятников европейской поэзии. Речь идет о «Трагических поэмах». Их семь. Восьмая — «Вступление». Эти поэмы не имеют аналогов в европейской литературе, поскольку, являясь эпосом, написаны от лица реального участника реальных исторических событий. В поэмах имеется три временных и пространственных плана: первый — конкретные события современности; второй — аналогичные им факты из прошедшей истории человечества с древних времен; третий — события из Священного Писания. Все три плана даны не отдельно друг от друга, но слитно, они как бы переходят один в другой. Все три реальны и ярко выразительны. В поэмах предстает земля, на которой происходят грозные эпизоды истории человечества, предстает небо, откуда Всевышний со своими ангелами и святыми взирает на земные события и вершит суд, предстает бездна с ее адскими огнями, бесами и грешниками, страдающими за свои злодеяния, совершенные при жизни. Что это напоминает? Это похоже на «Божественную комедию» Данте, который жил задолго до рождения автора «Трагических поэм» и явился прямым предшественником д'Обинье. Творение Агриппы, особенно его библейский пласт, также напоминает поэмы англичанина Джона Мильтона, который жил на столетие позже и, очевидно, многое заимствовал у д'Обинье. И не один Мильтон. Влияние французского поэта ощущается в произведениях других представителей протестантской поэзии, таких как голландец Йост ван ден Вондел и немецкий поэт Андреас Грифиус. Ветхозаветный дух поэм д'Обинье и Мильтона бесспорно связан с конфессиональными началами Реформации, носителями которых явились оба поэта. Что же касается Данте, он как последний поэт средневековья еще сохранял в себе большинство черт средневекового христианского сознания и был склонен выразить поэтически все единство религиозного миропонимания. Д'Обинье похож на Данте в главном: подобно Данте, он чувствует прямое единство «того» и «этого» света. Для него это достоверно. На «том» свете обретают награду или наказание те, кто это заслужил в земной жизни. И неважно, что протестант д’Обинье не признает чистилища, «тот» свет в его поэмах так же реален, как в «Божественной комедии». Так же, как Данте, д'Обинье расправляется в аду со своими политическими противниками: с королями, папами, неправыми судьями, инквизиторами, убийцами, предателями и другими носителями враждебной автору морали и веры. Конкретные лица совершают на земле преступления против человечности, они же горят в аду на вполне реальном огне. В прозаическом вступлении к поэмам автор пытается теоретически подогнать свою поэтическую практику под стилевые принципы нарождающейся поэтики классицизма, так как предисловие писалось им в конце жизни, когда уже возникли понятия стилей. И все же «Трагические поэмы» не помещаются ни в какие рамки поэтических теорий. По свободе композиции, по отсутствию границ времени и пространства, по динамике и экспрессивности изображаемого они сопоставимы только с «Божественной комедией». И по космическим масштабам. Поэмы д'Обинье — это вселенная, заселенная народами, необъятные просторы, где происходят грандиозные действа. Вот содержание «Трагических поэм»: первая поэма «Беды» рассказывает о несчастьях, которые переживает родина поэта, Франция, ее народ и в первую очередь кормилец страны — французский крестьянин. Народные беды — результат истребительных религиозных войн, братоубийства. Картины человеческих страданий и преступлений против человечности наглядны и потрясают. Вторая поэма «Властители» рисует картины придворных нравов, растленность государей, принцев крови и придворной знати. Гневной острой сатирой звучит эта поэма, бесстрашно клеймящая подлость и бесчеловечность тех, от кого зависят судьбы страны и народа. Недаром д'Обинье называли французским Ювеналом. Автор поэм обвиняет в преступности и безнравственности королевский двор Валуа, где, по его утверждению, творятся не только подкупы, убийства, но и кровосмешение между лицами королевского семейства, где царит атмосфера грязного публичного дома. Д’Обинье не останавливается даже перед тем, чтобы, наряду с королевой Екатериной Медичи, ее дочерью королевой Наваррской Марго и рядом королей из дома Валуа, обвинить в страшных грехах и своего господина, Генриха IV. В изображении придворного распутства и жестокости поэт не гнушается подчас откровенного натурализма. От этих сцен остается один шаг до ужасов Варфоломеевской ночи, которая явилась прямым следствием той нравственной атмосферы. Удивительно то, что, по свидетельству самого д’Обинье, король Генрих читал «Трагические поэмы». Это как бы являет великодушие короля. Как попала рукопись к королю, неизвестно, хотя Агриппа намекает на то, что давал ее читать по доброй воле. Натурализм в поэмах настолько гармоничен и взвешен, что не вызывает в читателе отвращения, как не вызывает его натурализм античных писателей и историков, писателей итальянского Возрождения, Рабле. Третья поэма «Золотая Палата» рассказывает о французском королевском суде, где в креслах судий восседают реальные действующие лица, аллегорически одетые в маски различных человеческих пороков. Это причудливые образины, чудовища, напоминающие скульптурные изображения химер на католических храмах, в том числе на Соборе Парижской Богоматери. Королевское правосудие изображено безжалостно, гротескно, во всей своей несправедливости и бесстыдстве. Четвертая поэма «Огни» изображает дела священной инквизиции и подвижничество героев Реформации, мучеников за веру. Перед нами встает озаренная мрачными кострами Европа. Мы видим вереницу благородных образов от Яна Гуса до казненной в Англии юной королевы Джейн Грей, образы святых великомучеников, таких как святой Стефан, и эпизоды жизни Спасителя. Здесь, как и в других поэмах, проводится параллель между современным автору Римом, Римом папы, и Римом эпохи Нерона, когда преследовали первых христиан. В конце поэмы разгневанный человеческими бесчинствами Господь покидает грешную землю и, отвернувшись от нее, возносится в огненной колеснице на небеса. С этим эпизодом связано начало поэмы «Мечи». Бог, покинув землю, возвращается в свой небесный град, как праведный король возвращается в свою столицу после объезда провинций. Во время пышного небесного празднества среди ангелов появляется переодетый Сатана; пойманный с поличным, он просит Господа отпустить его на землю, чтоб во Франции искушать, сбивать с праведного пути истинных детей Божьих. В случае своей неудачи Сатана обещает признать победу Бога. Многоцветные фантастические картины сменяются картиной Парижа, королевских дворцов и городского быта, сценами военных сражений и резни. Сатана проникает в душу королевы Екатерины Медичи, чтобы от ее лица творить преступления. Изображение гражданской войны и ее ужасов потрясают своей достоверностью. Все эти события кругами, подобно волнам, расходятся от центра поэмы, где изображается рукой очевидца картина Варфоломеевской ночи. В мировой литературе это самое сильное описание событий страшных дней резни и погрома. Бытовало мнение, что д'Обинье чудом уцелел в этой резне, находясь в Париже среди спутников Генриха Наваррского. Однако сам он утверждает, что незадолго до Варфоломеевской ночи дрался на дуэли, которые были запрещены, и бежал из Парижа, чтоб избежать наказания. Это и спасло его. Как аналогию этой резни автор рисует Рим, подожженный Нероном, и преследование ни в чем не повинных христиан, обвиненных Нероном в поджоге. Поэма «Мечи» становится кульминацией всего эпоса д’Обинье. В нее включен один эпизод, который позволяет свободно развертывать дальнейшее действие поэм и оправдать фантастические видения предыдущих частей. Автор поэм, будучи еще юношей, был убит в одном из боев и ангелом-хранителем вознесен к престолу Всевышнего. Все, кто попал на небо, могут узреть живые картины прошлого и будущего, изображенные ангелами на небесном куполе. Так автор узрел будущее, чьи картины поданы как некие предсказания. Многие из них необъяснимо верны. Это пророчество тридцатилетней войны, войны за независимость заокеанских колоний, которых в ту эпоху еще не было, это предсказание судьбы сына Марии Стюарт, будущего короля Англии Иакова I, предостережение народам Полонии и Московии от прихода власти Сатаны, наконец, пророческая картина убийства короля Генриха IV, описанная задолго до реальной его гибели. Рационально объяснить все это невозможно, как невозможно отрицать эти факты. В автобиографии Агриппа д’Обинье весьма лукаво упоминает одного из своих домочадцев, некоего юродивого, который был ясновидящим. Он, дескать, очень давно описал будущее убийство короля. Возможно, Агриппа мог быть знаком со своим старшим современником Мишелем Нотрдамом, знаменитым Нострадамусом. Кто знает? Достоверно одно — большинство записанных Агриппой предсказаний сбылось. Вспомним хотя бы слова поэта, что Бог поразит короля Генриха в сердце. В биографии рассказано, что Агриппа, когда ему принесли весть об убийстве короля кинжалом в горло, воскликнул: «Нет! В сердце!». Поэма «Мечи» кончается тем, что Бог воскрешает автора, возвращает его на землю, чтоб он послужил правому делу мечом и пером. По-современному звучит эстетическое кредо поэта, когда он говорит, обращаясь к Богу: «Ты звонкий глас мне дал, тебя я воспою, Воздам хвалу тебе, восславлю мощь твою В притворе храмовом, чтоб слух о Божьей каре, О дивах явленных дошел до государей, Царящих на земле, чтоб самый темный люд Через меня узнал, как ты бываешь крут». После этого поэт рисует аллегорическую картину океана, который принимает в свои объятия и уносит в свое царство тела погибших в братоубийственной войне. Д'Обинье говорит о самом великом грехе, грехе Каина, и предсказывает Страшный Суд, «когда придет к концу сей мир и эта книга». В шестой поэме «Возмездия» свободно и непринужденно переплетаются и вытекают одна из другой картины Священного Писания и эпизоды земной истории человечества. Агриппа показывает, как земные злодеяния и в земной жизни наказываются Богом, влекут за собой возмездие. Все преступления наказуемы: гордыня библейских исполинов, чья гибель в пучине потопа ярко описана д'Обинье, незаконные притязания на небеса строителей Вавилонской башни, преступление Каина, жестокости библейских царей от фараона до Ирода и земных властителей от Нерона до Карла IX и Филиппа II. Незаметно в глазах читателя король Карл IX сам становится Иродом, а его мать Екатерина Медичи ветхозаветной царицей Иезавелью. В этой поэме автор особенно сурово разделывается со своими политическими противниками. Последняя седьмая поэма «Суд» подводит нас к апофеозу книги, к небесному Суду над грешниками. Суд небесный четко противопоставляется человеческому неправому правосудию — Золотой Палате. Немалая часть последней поэмы представляет собой как бы научный трактат, посвященный натурфилософии и богословию. Трактат весьма увлекателен для чтения и остроумен, что подчеркивается стилизованным архаическим языком. Автор полушутя, полусерьезно доказывает нам, что Дух Божий настолько всемогущ, настолько неограничен в своих возможностях, что способен создать из ничего все, способен оживить и воскресить мертвую материю. В конце вселенной предстает грандиозная картина Божьего Суда, напоминающая «Страшный Суд» Микеланджело в Сикстинской капелле. По версии д'Обинье главное мучение грешников в Аду состоит в том, что они вечно видят радость праведников в Раю, и это умножает их страдания. В последних строках поэмы душа автора покидает тело, преображается и в счастливом полете возносится к престолу Творца. Очень сильно поэтом передано почти физиологическое состояние клинической смерти и в этом эпизоде, и в эпизоде вознесения в поэме «Мечи». Таков примерный сценарий «Трагических поэм», этой грандиозной фантасмагории. Есть мнение, что, поскольку язык Агриппы д’Обинье архаичен и не соответствует современным нормам поэтического французского языка, это значительно снижает нынешнее восприятие его стихов, что стих д'Обинье не является вершиной французского стиха. Мнение это мне кажется спорным, так как функционально язык и стих автора «Трагических поэм» был естественным для своего времени. Ведь и язык Шекспира не соответствует современным нормам английского языка. Вероятно, что архаизация языка поэм еще усиливалась поэтической задачей, ибо поэт стремился приблизить стиль поэм к стилю Библии и старинных летописей. Однако в любом случае выразительность и изобразительная сила александрийского стиха д’Обинье достигает самого высокого уровня. Кроме того, в поэмах есть главное, что требуется от высокого стиха, — его бесконечно длинное дыхание. Поэтому так трудно порой переводить на русский язык александрийский стих «Трагических поэм», с виду такой простой. Этот текучий, строфически растянутый стих так же гибок и естественен в своем течении, как терцины «Божественной комедии». Смею утверждать, что Агриппа д’Обинье создал едва ли не единственный образец документального эпоса и, возможно, наиболее значительную эпическую книгу на французском языке. При внимательном чтении «Трагических поэм» обнаруживаешь, что они являют некую энциклопедию того времени и становятся для нас важным историческим документом эпохи, чего не достигали в своем контексте стихи таких прекрасных французских поэтов, как К. Маро, П. Ронсар, Ж. Дю Белле, Э. Жодель и соратник Агриппы, поэт-гугенот Г.С. дю Бартас, писавший эпические поэмы, близкие д'Обинье по мироощущению. Помимо стихов и романов д'Обинье оставил нам один замечательный прозаический документ. Это автобиографические записки, названные автором «Жизнь Агриппы д’Обинье, рассказанная им его детям». Это живой рассказ, который ведется от третьего лица, где рассказчик себя именует «господином Обинье». Здесь, как и в стихах и в художественной прозе, на каждом знаке препинания, каждой строке лежит отпечаток удивительной натуры автора. По выразительности записки можно было бы сравнить с «Жизнью Бенвенуто Челлини», а в русской литературе с «Житием протопопа Аввакума». Автор ведет рассказ внешне бесстрастно, с изрядной долей самоиронии, он повествует о своей жизни с рождения до глубокой старости, о невзгодах, разочарованиях, радостях и тяготах войны, о придворных интригах и политических страстях. Точны скупые характеристики исторических лиц, которые были друзьями и личными врагами д'Обинье. Живость рассказа вызывает сочувствие и часто улыбку. К примеру, вот рассказ о побеге мальчика на войну: «Затворник, одежды которого каждый вечер уносили к опекуну, спустился через окно на простынях в одной рубахе, босой, перескочил через две стены и у одной из них чуть не упал в колодезь; потом у дома Ривру догнал товарищей, с удивлением увидевших, как человек в белом с криком и плачем бежит за ними: его ноги были окровавлены. Капитан Сен-Ло сначала пригрозил ему, чтобы заставить вернуться, но потом посадил в седло за собой, подложив грубый плащ, чтобы он не поцарапал себе зад пряжкой наспинного ремня». В другом месте записок говорится о том, как, вернувшись после многих боев домой, он был объявлен самозванцем, ибо прошел слух о его гибели. С ним судились его дальние родственники за отцовское наследство. Хотя Агриппа был болен, он добился в суде права самому защищать свое дело. «Заключительная часть его речи была столь пламенна, а несчастье столь велико, что когда судья с негодованием взглянул на его противников, они вскочили с мест, воскликнув, что только сын Обинье может говорить подобным образом, и попросили у него прощения.» Еще в одном месте он рассказывает о потасовке в харчевне, где он, почти безоружный, проткнул чужой шпагой хорошо вооруженного врага, но был при этом тяжело ранен... «Поняв по лицу врача, что рана опасна, Обинье не позволил снять с себя первую повязку и уехал до рассвета, чтоб умереть в объятиях любимой». Такой документ не оставит читателя равнодушным. Весьма интересные места биографии мы находим там, где говорится о его личных отношениях с рядом известных персон, в том числе с королем Генрихом. Отношения с последним были, как уже говорилось, весьма переменчивы. Автор их описывает без тени самооправдания, не боясь выглядеть в черном цвете. Часто записки становятся живыми комментариями к многотомной «Всеобщей истории» д'Обинье. В своих записках он честно рассказывает, как с самого злополучного рождения складывался своеобразный характер маленького сироты. Книги Агриппы д'Обинье оказываются пророческими для нашего века, для его последних десятилетий. Тогда был трагический конец шестнадцатого века, теперь мы живем в трагическом конце двадцатого. Прошло четыре столетия, но мы сталкиваемся с теми же самыми вопросами жизни, морали и политики. Как литератору, много лет переводившему стихи д'Обинье, а за последние семь лет, на исходе своей жизни завершившему перевод «Трагических поэм», мне не сразу стало ясно это грозное сходство наших эпох. Хотелось бы, чтобы человеческая история, написанная замечательным французом, была поучительной для нас. https://litfond.net/b/191534