Программа Марины Михайловой «Библейские стихи Ахматовой» М.Михайлова: Анна Ахматова. Библейские стихи Рахиль И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему за несколько дней, потому что он любил ее. Книга Бытия И встретил Иаков в долине Рахиль, Он ей поклонился как странник бездомный. Стада подымали горячую пыль, Источник был камнем завален огромным. Он камень своею рукой отвалил И чистой водою овец напоил. Но стало в груди его сердце грустить, Болеть, как открытая рана, И он согласился за деву служить Семь лет пастухом у Лавана. Рахиль! Для того, кто во власти твоей, Семь лет – словно семь ослепительных дней. Но много премудр сребролюбец Лаван, И жалость ему незнакома. Он думает: Каждый простится обман Во славу Лаванова дома. И Лию незрячую твердой рукой Приводит к Иакову в брачный покой. Течет над пустыней высокая ночь, Роняет прохладные росы. И стонет Лаванова младшая дочь, Терзая пушистые косы. Сестру проклинает и Бога хулит, И Ангелу Смерти явиться велит. И снится Иакову сладостный час: Прозрачный источник долины, Веселые взоры Рахилиных глаз И голос ее голубиный: Иаков, не ты ли меня целовал И черной голубкой своей называл? 1921 год Лотова жена Жена же Лотова оглянулась позади его и стала соляным столпом. Книга Бытия И праведник шел за посланником Бога, Огромный и светлый, по черной горе, Но громко жене говорила тревога: Не поздно, ты можешь еще посмотреть На красные башни родного Содома, На площадь, где пела, на двор, где пряла, На окна пустые высокого дома, Где милому мужу детей родила. Взглянула, и, скованы смертною болью, Глаза ее больше смотреть не могли; И сделалось тело прозрачною солью, И быстрые ноги к земле приросли. Кто женщину эту оплакивать будет, Не меньшей ли мнится она из утрат? Лишь сердце мое никогда не забудет Отдавшую жизнь за единственный взгляд. 1922 — 1924 год Мелхола Но Давида полюбила… дочь Саула, Мелхола. Саул думал: отдам ее за него, и она будет ему сетью. Первая книга Царств И отрок играет безумцу царю, И ночь беспощадную рушит, И властно победную кличет зарю, И призраки ужаса душит. И царь благосклонно ему говорит: «Огонь в тебе, юноша, дивный горит, И я за такое лекарство Отдам тебе дочку и царство». А царская дочка глядит на певца, Ей песен не нужно, не нужно венца, В душе ее скорбь и обида, Но хочет Мелхола Давида. Бледнее, чем мертвая; рот ее сжат; В зеленых глазах исступленье; Сияют одежды, и стройно звенят Запястья при каждом движенье. Как тайна, как сон, как праматерь Лилит… Не волей своею она говорит: «Наверно, с отравой мне дали питье, И мой помрачается дух. Бесстыдство мое! Униженье мое! Бродяга! Разбойник! Пастух! Зачем же никто из придворных вельмож, Увы, на него непохож? А солнца лучи… а звезды в ночи… А эта холодная дрожь…» 1922-1961 Цикл «Библейские стихи» неслучайно появляется в поэзии Анны Ахматовой, потому что она была человеком, несомненно, верующим и она была человеком, несомненно, принадлежащим к европейской культуре. Поэтому Библия была одна из главных книг в ее жизни. Друзья Ахматовой – друзья ранних лет и те, кто был близок ей в конце ее жизни – неизменно упоминают, что в ее комнате присутствовали всегда Пушкин, Данте, Шекспир и Библия. Вот это были четыре книги, которые она всегда держала рядом и никогда с ними не расставалась, и постоянно их перечитывала. Причем Данте и Шекспира Ахматова старалась читать на языке подлинника. Что касается Библии, это сложнее, потому что все-таки она читала Библию по-русски. И вот – Библия. Это одна из главных книг в ее жизни. Понятно, что библейский текст неразрывно связан с церковной традицией, с Богослужением. Но кроме всего прочего, Библия – это еще и одна из удивительнейших книг в истории человечества, и Ахматовой было свойственно восприятие библейского текста не только как священного, но и как художественного. Библейская тема так или иначе проходит через все творчество Ахматовой, начиная с ее ранних стихотворений и до самого конца. Я могу привести некоторые примеры, может быть, первые попавшиеся. Вот из ранних стихов: И комната, где окна слишком узки, Хранит любовь и помнит старину, А над кроватью – надпись по-французски Гласит: «Seigneur, ayez pitie de nous» , что означает «Господи, помилуй нас». Понятно, что здесь есть некоторый иронический подтекст и есть такая бытовая религиозность, потому что для Ахматовой как человека все-таки еще не атеистического века присутствие этой темы, библейской и церковной, является в жизни чем-то совершенно нормативным. Вспоминается история, которая произошла с одной знакомой Ахматовой, это уже было в советские времена, когда всячески разорялась церковная жизнь и насаждался атеизм всеми возможными способами. И дочь этой женщины пришла из школы и с некоторым вызовом сказала матери: «Мама, а Бога нет». Мать в это время стирала белье в тазике на коммунальной кухне. И она подняла глаза и спросила: «А куда ж Он делся?» То есть для них, конечно, невозможно, чтобы Бог куда-то делся, и поэтому тема простой, спокойной религиозности, пронизывающей всю жизнь, присутствует в стихах Ахматовой, иногда даже каким-то очень странным образом. Известно ужасное определение, которое ей навязано было литературной критикой и политической травлей – «не то монахиня, не то блудница», или «полумонахиня, полублудница». Ведь на самом деле эти слова потому так и горьки, и обидны, что они отчасти справедливы, и у Ахматовой тема любви к человеку очень часто переплетается с темой любви к Богу. Иногда это даже приобретает некоторые опасные очертания. Скажем, одно из ее ранних лирических стихотворений, обращенное к любимому человеку: И я стану – Христос, помоги! На покров этот светлый и ломкий, А ты имя мое береги, Чтобы нас рассудили потомки. То есть ее страсть и ее вера находятся рядом, это очень интересно и иногда удивительно. Тема молитвы, тема чтения Писания, посещения храма, участия в церковных таинствах, она постоянно присутствует в поэзии Ахматовой, и вот в этом общем церковном, христианском строе жизни чтение Библии оказывается органической составляющей. Одно из стихотворений, тоже 20-х годов: Под крышей промерзшей пустого жилья Я мертвенных дней не считаю, Читаю посланья апостолов я, Слова псалмопевца читаю. Но звезды синеют, но иней пушист, И каждая встреча чудесней,– А в Библии красный кленовый лист Заложен на Песни Песней. Вот это раннее стихотворение, опять же о соединении библейского текста и текста жизни в поэзии Ахматовой. И в последних уже ее стихах, уже за несколько лет до смерти, она говорит: Господи, Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить. Все возьми, но этой розы алой Дай мне свежесть снова ощутить. Христианство Ахматовой обладало некоторым особенным свойством, потому что она была человеком, искренним перед Богом. И в правде, и в неправде своей она стояла перед очами Божьими, и она всегда знала, что между нею и Творцом существует связь, связь прямая и нерасторжимая. И эта ее правдивость перед Всевышним – это одно из ее удивительных свойств. Это ее мужество, можно сказать. И вот, «Библейские стихи» Ахматовой, цикл, который появляется в ее творчестве в начале 20-х годов, это весьма прямое обращение к библейскому тексту. И очень интересное, с моей точки зрения. Потому что снова и снова оказывается, что Библия – это не только книга веры, но это еще и книга жизни. Один исследователь Библии произнес когда-то замечательные слова, он сказал, что Библия – это книга, в которой сказано все о Боге и все о человеке. И я не знаю, насколько можно сказать все о Боге – наверное, это некоторое преувеличение, но то, что в Библии сказано все о человеке, с этим, пожалуй, трудно не согласиться. И Ахматова читает и перечитывает Ветхий завет, в данном случае, книгу Бытия, перечитывает книги Царств, и удивительным образом эти древние тексты, написанные за три тысячи лет до событий, которые происходят с нею, они проливают какой-то прямой свет на события ее жизни, на события, которые она переживает. Прежде всего, что нужно сказать о жизни Ахматовой в начале 20-х годов? Это время великих испытаний, которые она переживает и вместе со всем народом, и персонально, в ее судьбе происходит множество трудных и болезненных событий. Мы понимаем, что начало 20-х годов – это голод, это военный коммунизм, это начало «красного террора». Август 1921-го года для Ахматовой время особенно ужасное, потому что на протяжении нескольких недель она теряет двух людей, которых она чрезвычайно высоко почитает и любит: Александр Блок и первый муж Ахматовой Николай Степанович Гумилев. Россия лишается двух величайших поэтов, и Ахматова переживает сиротство, потерю, расставание. В это время начинается исход из России, исход интеллигенции. Осенью 1922 года от набережной Васильевского острова отходят два парохода, на которых находятся философы, литераторы, политики – цвет российской интеллигенции, то, что потом назовут «философским пароходом». И это время в жизни Ахматовой, в ее личной жизни, отмечено еще очень сложными, напряженными отношениями с Владимиром Казимировичем Шилейко. Это второй муж Ахматовой, чрезвычайно интересный ученый и очень талантливый, своеобразный поэт. Но их семейная жизнь была крайне непродолжительной и, по-видимому, несчастливой. Ахматова живет в напряжении, она живет в страдании и потере. И помимо всего высокого, что ей приходится пережить, она постоянно испытывает гнет бытовой. В это время все голодают, и она не исключение, и ей приходится, скажем, продавать селедки из своего писательского пайка. И уже в старости Ахматова не могла этого забыть и однажды говорила своим молодым друзьям, петербургским, тогда еще ленинградским поэтам, что слава – это вещь обоюдоострая, потому что одно дело, говорила Ахматова, когда ты едешь в маленьком ландо и у ног твоих лежит большая мохнатая собака, и все говорят: «Это Ахматова». А когда ты стоишь на рынке и продаешь селедки из пайка, и кто-то тебе говорит: «Свежо и остро пахли морем/На блюде устрицы во льду», то вот в этот момент слава оборачивается своей теневой стороной. Это горько, потому что та самая Ахматова, изысканная, интеллигентская петербургская поэтесса, которая пишет про страусовые перья и устрицы во льду, она вынуждена продавать селедку, причем сделать это надо быстро, пока селедка еще не утратила товарную кондицию. Так вот, Ахматова живет необыкновенно тяжело в это время, и обращение ее к библейским стихам имеет в этом смысле характер оправдания тягот судьбы, скажем так. Потому что когда она видит, что все, что происходило с нею в это время, не является исключительным игом и ярмом, а это то, что переживали люди тысячелетиями, то вот эта ее включенность и приобщенность к историческому процессу утешает. Для Ахматовой это был аргумент. Может быть, для разных людей это по-разному; кто-то скажет, что мне дела нет до того, как жили люди, потому что я страдаю здесь и сейчас, и это безутешно, это неизбывно. Но для Ахматовой эта перспектива истории человеческого духа, человеческой души – это было важно. И когда она пишет свои «Библейские стихи», то она тем самым проецирует ситуации Священного Писания на сегодняшнюю жизнь. И это помогает не то, чтобы примириться с действительностью, потому что понятно, что с террором, голодом, страданиями примириться полностью, наверное, невозможно; но это помогает увидеть их не как абсурдную, нелепую, уничтожающую силу, а увидеть в них творческий смысл, смысл созидающий судьбу и личность. Что же есть в этих самых «Библейских стихах»? Ахматова избирает три истории: две из книги Бытия и одна история из книги Царств. Из книги Бытия она вспоминает двух персонажей: это Рахиль, любимая жена Иакова, и это Лотова жена, безымянная женщина, имени ее нет в Библии, и все знают, что Лотова жена превратилась в соляной столп, потому что она обернулась на пути, она нарушила слово, которое обращает к ним вестник Божий, Ангел. И третья героиня Ахматовой – это Мелхола, которая была первой женою царя Давида, и между нею и Давидом отношения были весьма сложные и даже удивительные в чем-то. Так вот, во всех трех случаях мы видим, что главная героиня – это жена. И вот эта тема жены, отношений жены и мужа, верности, страсти, вероломства, эта тема оказывается очень важной для Ахматовой. По-видимому, по двум причинам. Во-первых, потому что уже как-то колеблется ее союз с Владимиром Казимировичем Шилейко; во-вторых, я все-таки могу предположить, что смерть Гумилева была моментом переосмысления, перечтения их отношений. И Гумилев, как первая любовь, которой человек должен быть верен, он тоже стоит как некая тень, и отмахнуться от нее невозможно. Нужно понять как-то, что именно между ними происходило. Так вот, жена. Во всех трех случаях главная героиня – это жена. Во-вторых, все эти три стихотворения связаны с ситуацией потери. Причем потери какой-то необратимой и горькой. В первом стихотворении, посвященном Рахили, мы застаем тот момент, когда обманом и вероломством Лаван вводит в брачный чертог Лию, свою старшую дочь. И Иаков пока этого не знает, он увидит это утром. Но Рахиль уже знает, что произошло, и ей кажется, что она потеряла свою любовь, и она плачет безутешно. К утру все наладится, потому что Лаван скажет: ты закончишь неделю Лии, и я отдам тебе Рахиль, но тебе придется еще семь лет за ее послужить. Но, по-видимому, Рахили это еще неизвестно. Она плачет, потому что она думает, что все потеряно невозвратно, что вместо нее женою любимого человека стала ее старшая сестра. Что касается Лотовой жены, то там понятно, что она теряет. Содом должен быть разрушен; грехи этого города превысили меру Божественного терпения, и он погибнет под огненным дождем. Поэтому когда жена Лота со всем семейством уходит из города, то она теряет свою родину навсегда. Она уходит и знает, что никогда она уже не сможет вернуться. И, наконец, в третьем стихотворении ситуация потери, может быть, не так очевидна, как в первых двух – Рахиль теряет свою любовь, жена Лота теряет свою родину; что касается Мелхолы, то она теряет свою свободу, потому что, как мне представляется, основная тема этого стихотворения – это утрата человеком своей личности и своей воли перед лицом любви, которая здесь выступает, как в античности, в виде непреодолимой силы. Любовь – это бедствие, это болезнь. Мелхола «бледнее, чем мертвая», в глазах ее исступление; она говорит слова «не волей своею». Она находится в состоянии даже какой-то одержимости. То есть она страдает, потому что она больше несвободна. Ее захватил этот вихрь, ее посетила эта высокая болезнь. И она уже не распоряжается собой. Ее потеря – это, можно сказать, потеря самой себя и собственной воли распоряжатся собою, своими чувствами. Удивительно то, что Ахматова храбро ставит в ряд любовь к человеку и любовь к родине, потому что все три героини страдают от любви, но если Рахиль любит Иакова и Мелхола любит Давида, то Лотова жена любит Содом, она любит эти крыши, эти улицы; там тоже присутствует мотив, скажем, счастливой семейной жизни, ей хочется взглянуть «на окна пустые высокого дома, где милому мужу детей родила». Но это выступает как бы в контексте жизни. Для нее мучительна разлука с родным городом, мужа-то она не теряет, вот он идет рядом с ней, и дети их здесь, и они спасены. Казалось бы, все хорошо. Но мучительно расставание с родной землей. И понятно, что для Ахматовой этот мотив странника, изгнанника, мотив потери родной земли оказывается связан с конкретной исторической ситуацией, когда многие и многие друзья и знакомые Ахматовой были вынуждены покинуть Россию, и они понимают, что скорее всего это невозвратно, и им никогда не удастся возвратиться. Поэтому центральной фигурой каждого из этих стихотворений является странник, бродяга, беглец – это мужская ипостась этих стихов. У нас есть женщина-жена, и есть тот, кому она является женою, и это человек странствующий или изгнанник. Иаков, мы с вами это помним, попадает в землю, где живет Лаван, как беглец, потому что он спасается от гнева своего отца и своего брата после того, как они с Ревеккой совершили обман. Рахиль любит изгнанника и беглеца. Лотова жена – она и сама тоже вынуждена покинуть родной город, то есть они – странники бездомные. И Мелхола, когда она смотрит на Давида, она говорит: «бродяга, разбойник, пастух». На самом деле здесь некое наложение разных временных планов, потому что по-настоящему Давид будет бродягой и разбойником уже после брака с Мелхолой, потому что когда ненависть к нему Саула достигнет высокой точки, то он вынужден будет бежать, и она ему поможет бежать, она сделает веревку из простыней и выпустит его из окна своей комнаты для того, чтобы спасти его жизнь. То есть в любом случае для Ахматовой важно, что возлюбленный лирической героини – это бродяга, изгнанник, беглец, «странник бездомный», как говорит она об Иакова; это человек без родины, без твердой какой-то позиции в жизни, гонимый и несчастный. И тогда получается, что эта женская любовь, любовь жены – это, что может дать счастье изгнаннику и дать опору в жизни. Хотя мы видим, что этого и не происходит, но это – возможность. И, наконец, еще один сквозной мотив, который связывает эти три стихотворения, создает из них действительно лирический цикл с единым настроением, с единым смыслом – это мотив боли, страдания, тревоги. Эти слова, слова этой семантической группы постоянно повторяются на протяжении этих трех страничек, на которых три этих стихотворения находятся. Иаков увидел Рахиль – «и стало в груди его сердце грустить, болеть как открытая рана». Дальше: «и стонет Лаванова младшая дочь, терзая пушистые косы. Сестру проклинает и Бога хулит, и Ангелу Смерти явиться велит». Это смертная тоска, любовь как открытая рана, сердце тоскует, грустит и стонет. Но в стихотворении о Лотовой жене тоже тревога – «громко жене говорила тревога: не поздно, ты можешь еще посмотреть…» И когда она смотрит – «скованы смертною болью глаза ее больше смотреть не могли». Любовь – это боль, это страдание, прежде всего. И страдание – это непременный признак любви. А что касается Мелхолы, то в этом стихотворении это достигает какого-то напряжения предельного, телесно выражается – «в душе ее скорбь и обида», «бледнее чем мертвая», «рот ее сжат», «в зеленых глазах исступленье». «Наверно, с отравой мне дали питье» — говорит Мелхола, — «и мой помрачается дух». Это – страдание. И это тема чрезвычайно важная, потому что для Ахматовой любовь не могла быть безоблачным пребыванием в райских кущах. Она понимала, что любовь на земле никогда не бывает легкой, никогда не бывает счастливой; она сопряжена со страданием в силу многих причин. И поэтому боль всегда сопровождает любовную тему. Ахматова пытается, и ей это удается, сохранить некую библейскую интонацию в своих стихотворениях. Во-первых, она здесь использует прием, который в Библии, в Синодальном переводе, во всяком случае, используется очень часто, – это анафорическое «и», когда каждая фраза начинается с этого союза «и», который в норме в русском языке не начинает предложение. Мы не можем себе этого позволить, но библейский язык это «и» в начале фразы допускает, и это даже один из признаков библейского строя речи. «И встретил Иаков в долине Рахиль», говорит Ахматова. Или «И праведник шел за посланником Бога»; «И снится Иакову сладостный час»; «И отрок играет безумцу царю». То есть все эти три стихотворения начинаются с «и». Это указывает на библейскую речь, архаичную и особенную. Кроме того, Ахматова пишет эти свои стихи трехсложником. Если говорить о русских стихотворных размерах, то, скажем, Пушкин очень любил двухсложники, хотя его поэзия, несомненно, весьма богата, разнообразна, он использует разные размеры, виртуозно с ними обращается, но тем не менее Пушкин – это четырехстопный ямб, мы знаем, что это так. Ахматова в данном случае обращается к трехсложнику с ударением на втором слоге в трехсложной стопе: «И отрок играет безумцу царю/ И ночь беспощадную рушит». Эти трехсложные русские размеры обладают торжественным, несколько замедленным звучание